80 лет со дня рождения Инны Чуриковой.
Она и вправду была великая актриса…
И вовсе не потому, что дожила до возраста, в котором всех уже начинают называть великими – просто по выслуге лет, а потому, что сыграла великие роли в великих фильмах, и сыграла так, что дух захватывало.
Она до встречи с Глебом Панфиловым снималась 7 лет. Как ярко-комедийная актриса.
Все отлично помнили и её дурёху-Райку из фильма «Тучи над Борском», и смешную девчонку, рисовавшую лошадь в «Я шагаю по Москве», а уж Марфушенька-душенька из «Морозко» – это был сплошной детский восторг.
Её Розочка из картины «Тридцать три» уже практически бенефисная роль, гомерически смешная, зато продемонстрировавшая, что героини Чуриковой могут быть весьма сексуальны. И пожалуйста – через год появляется «Белокурая Жози» в «Неуловимых мстителях», и она там уже – прямо настоящая дива, и своим натуральным низким голосом поющая «рыдательный» кабацкий романс, и отплясывающая знойную хабанеру, и кружащая головы бурнашовцам, лихо потряхивая аппетитным бюстом и подмигивая нахальным глазом…
Так что я не согласна с теми, кто считает, будто бы без Панфилова она обречена была бы на амплуа вечной актрисы эпизода.
Еще до фильмов Панфилова этот талант уже начал ломать стереотипы. И хоть так, хоть эдак, но рано или поздно Чурикова всё равно бы заставила всех привыкнуть к мысли, что она – красавица.
Возможно, без Панфилова мы могли бы не узнать про её великий дар трагической актрисы. Хотя дар этот прорвался уже в роли Нелли из «Старшей сестры», той самой, которая – «Доброе слово и кошке приятно!».
Но Панфилов её уже искал.
Заставил ассистентов всё перевернуть кверху дном, но найти ему артистку с фотокарточки для фильма «В огне брода нет». И нашёл.
В панфиловских фильмах всегда есть фраза, ею сказанная, которая сразу определяет всю суть характера. До дна. Вот он как-то умеет вложить ей в уста самые важные слова: «В огне брода нет» и «Уж я, девочки, еще оставлю свой след в искусстве!» – эти фразы без её фанатичного, исступлённого, предельной истовости взгляда просто бы не прозвучали.
Без этого её взыскующего, испепеляющего взора словам этим бы веры не было.
Панфилов искал и нашёл для себя этого Аввакума в юбке.
И уж дальше кого бы она у него ни играла – санитарку ли Таню Тёткину («В огне брода нет»), или Пашу Строганову и Жанну Д`Арк («Начало»), искусствоведа Сашу Николаеву («Тема») или предгорисполкома Елизавету Уварову («Прошу слова»), горьковских Вассу Железнову или Ниловну – именно это их исповедническое начало было их стержнем.
Исповедническое начало, которое кроме неё почти никто и не умел играть.
Ни среди мужчин, ни среди женщин.
Она так и «не доиграла» свою Жанну Д`Арк.
Не Пашу в роли Жанны – прячущую руки от пилы режиссёра, а именно Жанну, фильм о которой так и не дали снять Панфилову.
Думаю, что именно из-за неё и не дали. Из-за её неистовства, которое не только в ту – в любую бы пору показалось опасным.
И всё же она свою Жанну сыграла. Ту, что в белом плаще – на поле битвы, и в еретическом колпаке – на костре, и с опущенным взором – на судилище.
И этого было бы вполне довольно для любой масштабной актрисы. Для любой великой актрисы.
Но штука в том, что эти её страстотерпицы умели еще и любить. Не только идею, а и человека. Как трепетно любила Таня своего несуразного Алёшку. Как буквально сверкала от любви к Аркадию Паша Строганова. Как валилась снопом от боли предстоящей разлуки с любимым Сашенька Николаева, и как жизнь свою или чужую готовы были отдать за своих детей Ниловна и Васса…
А вот её Жанне долюбить не позволили. Трагедия несыгранной роли была именно в этом.
Без фильмов Панфилова слово «великая» по отношению к ней, наверное, тоже рано или поздно было бы произнесено, но, скорее всего, довольно поздно.
После таких ролей и такой славы, казалось бы, возвращаться к комедийным ролям ну никакого резону не было.
Чтобы, значит, не ломать шлейф величия. Чтобы так и шагать «походкой командора» от роли к роли, тем более, что театр такую возможность ей давал. Там была и Неле из «Тиля», и трагическая Анна Петровна из «Иванова», и Комиссар из «Оптимистической», и – с интервалом в 10 лет – Офелия и Гертруда из «Гамлета», сначала в постановке Тарковского, потом в постановке Панфилова.
Но если обернуться назад, то легко обнаружить, что еще за год до Неле, и уже после Тани Тёткиной, Паши Строгановой и Жанны, Чурикова преспокойно продолжала играть на сцене МТЮЗа Лису в «Зайке-зазнайке» и Бабу Ягу в «Двух клёнах».
Она ничем не собиралась «жертвовать» ради высокой трагедии, и свой мощный комедийный дар вовсе не упрятала в долгий ящик.
А потому и работы её в «Военно-полевом романе», в «Том самом Мюнхгаузене», в «Ребре Адама», в «Курьере» или в «Ширли-Мырли» продемонстрировали не только её самостийность, её актёрскую независимость от мужа-режиссёра, но и расширение её актёрского диапазона до невероятного.
До невероятного – это когда в фильме Тодоровского рафинированная интеллигентка прямо в кадре начинает орать склочным голосом базарной бабы, это когда у Меньшова тётка-алкашка Кроликова двадцать раз за фильм повторяет одну и ту же фразу «прости меня, Кешенька» (Васенька, и т.д. по списку), каждый раз доводя зрительный зал буквально до истерики.
До невероятного – это когда практически одновременно с Кроликовой она у Семёна Арановича в «Годе собаки» играет трагическую историю гибельной любви.
Понятное дело – это были работы зрелого мастера, чему тут удивляться?
Да ничему, пожалуй.
Кроме совершенно ослепительного её актёрского бесстрашия. Отсутствия расчётливости.
Как сказали бы нынешние молодые – безбашенности.
И когда в «Ребре Адама» она играла «Женщину, которую любят все», – ей ничего не нужно было придумывать, чтобы мы в это поверили.
Она к тому времени и сама уже была «Женщиной, которую любят все».
Женщиной, сломавшей все стереотипы и шаблоны. Женщиной, ничего не боящейся. Женщиной, умеющей беззаветно любить. Женщиной, умеющей потрясающе страдать.
Женщиной, умеющей всё.
И мы с Инной Михайловной Чуриковой всё равно никогда не попрощаемся – потому что всё, ею сделанное, остаётся с нами навсегда.
Свежие комментарии