Я воспринял учения Достоевского в те времена, когда был настоящим его читателем — подготовленным страданиями и отчаянием.
Обыватель, который читает о Раскольникове, уютно устроившись на диване, и наслаждается ощущением сладкой жути, погружаясь в призрачный мир этого романа, — не настоящий читатель Достоевского, так же, как учёный умница, восхищённый психологизмом его романов и пишущий дельные брошюры о его мировоззрении.
Достоевского надобно читать, когда у нас горе, когда мы уже настрадались, дошли до предела и, кажется, больше страдать не можем, когда вся жизнь становится для нас глубокой, жгучей, пылающей раной, и горло сжимает отчаяние, и мы уже мертвы, ибо лишились последних надежд. Когда мы, одинокие и бессильные в своём горе, как бы со стороны взирая на жизнь, уже не постигаем её неистовой, прекрасной жестокости и уже ничего от неё не ждём, вот тогда мы способны внимать музыке этого страшного и великолепного писателя.
Тогда мы уже не зрители, мы не наслаждаемся и не судим — мы бедные братья всех воплощённых им униженных и оскорблённых, мы вместе с ними страдаем и вместе с ними, оцепенев, затаив дыхание, не можем отвести взгляд от водоворота жизни и неостановимых жерновов смерти.
И тогда мы слышим музыку Достоевского, слова утешения и любви, и лишь тогда постигаем чудесный смысл созданного им страшного мира, который так часто неотличим от ада.