Чем закончится новая мировая война

Интересный анонс интересного мероприятия. Коронабесие, как новая мировая война, инфовойны и прочие интересные вещи.

Модельное мышление — то, что я называю модели мира? Запишу

Единственное, он пнул ВВП за Крым, но почему-то не упомянул, что он далеко не первым нарушил те правила, которые якобы «свято чтят» остальные «партнеры».

29 октября 2021 от kungurov

Позвали меня давеча на шоу-поединок с Евгением Гильбо. Нет, не как у Джигурды с Милоновым, а чисто поп…деть на высокоинтеллектуальные темы. В этот раз тема – мировая гражданская война в разрезе происходящего коронабесия. Рефери предлагает обсудить следующие вопросы:

— правительства почти всех стран ведут политику против своего же народа;
— мировая фашизации государств;
— кукловоды стоящие за государствами;
— противостояние корпоратократии и киберанархистов;
— роль финансовой олигархии в мировой фашизации;
— киберпанк и благополучные анклавы, как новая реальность;
— роль модной болезни в мировом переделе;
— характер мировой войны и возможные итоги.

Вообще-то для начала нужно определиться с терминами и их смыслом. Вот что-такое война? Казалось бы, ничего сложного, но фиг-то тут. Я предпочитаю такое сущностное определение: война есть высшая форма конкуренции социальных систем. Оно значительно шире понимания войны, как формы противоборства между политическими образованиями – государствами, племенами, партиями и прочими группами с целью навязать противнику свою волю. Можно вспомнить и чеканное ленинское: война есть продолжение политики иными (именно: насильственными) средствами. Владимир Ильич здесь фактически перепел определение Клаузевица, однако наполнил более четким смыслом, исходя из того, что «политика – концентрированное выражение экономики».

Таким образом, чтобы понять смысл слова «война», необходимо МЫСЛИТЬ МОДЕЛЬНО, поскольку всякое определение содержит в себе иные определения, которые будут иметь однозначное толкование исключительно в рамках цельной картины реальности (модели). Да, я осознаю, что в эпоху Твиттера и Тик-Тока обращаться к инструментарию модельного мышления – это махровый анахронизм, но так и понимание – процесс принципиально иной, нежели пассивное потребление информации и эмоций, что предлагает современная медиасфера.

Модельное мышление – антипод мышления мозаичного, присущего холопам. Пафосно выражаясь, это – прерогатива господ. Способность мыслить модельно поднимает индивида над манипулируемой массой, позволяет понимать суть явлений и процессов, а благодаря этому дает возможность прогнозировать результат и процессами управлять. Разумеется, не всякий, кто умеет мыслить модельно, меняет мир, но тот, кто его меняет, мыслит модельно. Сие занятие требует колоссального расхода умственной энергии, а эту роскошь может позволить себе далеко не всякий. Тем не менее, сама технология эмпирически понятна и не требует обладания никакими сакральными знаниями и тайными техниками.

Поэтому, чтобы понять суть такого явления, как война, предлагаю взять за основу старую-добрую модерновую политэкономическую модель, в которой мерилом всего является экономический интерес, то бишь жада наживы, обладания и доминирования. Кто-то скажет, что в феминную эпоху постмодерна маскулинная политэкономия есть архаика и моветон, но я равнодушно замечу, что язык постмодерна – всего лишь другая модель, и на нем смысл выражается в иных понятиях. Один и от же месседж можно изложить на старояпонском и современном английском. Алфавит будет разным, правила фонетики и лексика совершенно несочетаемы, но СМЫСЛ будет интерпретирован читателем примерно одинаково вне зависимости от того, каким языком (понятийным аппаратом) он пользуется.

Итак, если война есть продолжение политики, а политика – концентрированное выражение экономики, то у всякой войны следует искать экономическую причину. Однако если цель войны – банальный передел ресурсов, то ее следствие есть всегда нечто большее – изменение мироустройства. Вот вроде бы племя А всего лишь хочет вырезать племя Б, чтоб присвоить его ресурсы (территорию), и в конечном итоге кто-то одерживает победу и захватывает пастбища, пашни, охотничьи угодья и рыбные ловы. Но в результате происходит цивилизационный скачек, а не просто перераспределяются ресурсы. Почему?

Потому что, как я постулировал выше, война – форма конкуренции социальных систем. Племя – социальная система. Какое племя побеждает? Более сильное. А в чем сила, брат? Нет, не в правде, не в боге, не в справедливости. И даже не в банальной численности и длине дубин и объемах ненависти к чужакам. Чаще всего, хотя и не обязательно, побеждает та социальная система, которая накопила большую системную сложность. Это дает стратегическое преимущество, а стратегия всегда бьет тактику.

Что такое системная сложность, я раскрою на таком примере. Допустим, племя А малочисленное, но обладает государственностью, пусть и в самом примитивном выражении, в то время как племя Б, в десятки раз большее по численности, состоит из множества разрозненных самоуправляемых родов. Это значит, что племя А принципиально сильнее в уровне организации – оно имеет профессиональных воинов, возглавляемых профессиональным воеводой, в то время как у племени Б всякий охотник, пастух или хлебопашец есть воин по необходимости. У племени А выше уровень накопленной системной сложности, что выражается в разделении труда. Землепашец только пашет и кормит воина, который имеет возможность непрерывно совершенствоваться в ратном ремесле. Но, самое главное, у воинов есть руководитель, который не производит единственный полезный обществу продукт – управленческие решения.

Кто победит в войне между племенами, догадаться несложно. Пока мужчины племени Б способны драться лишь куча на кучу, профессиональные воины племени А умеют воевать строем, совершать маневр на поле боя, применять тактические сложные приемы. А их предводитель оперирует критериями стратегии. То есть выбирает подходящий момент для войны и нападает не на все племя, а лишь на отдельную его группу (род) в момент внутренних распрей, когда консолидация родов невозможна. Он выбирает заведомо слабого противника, предварительно заручаясь поддержкой других родов. Племя А будет побеждать всегда и постепенно подчинит своей воле или уничтожит физически племя Б.

Но ведь и племя Б в ходе длительного противостояния (а оно будет длительным, поскольку численность племени А в десятки раз меньше) может накопить системную сложность, переняв принципы социальной организации у своего врага, имеющего государственность. В этом случае противостоять друг другу с определенного момента начнут два государства – одно маленькое (А), а другое – большое (Б), обладающее большими ресурсами, и потому способное мобилизовать в армию больше воинов исходя из того расчета, что 20 земледельцев способны прокормить одного бойца.

Значит ли это, что племя А обречено? При прочих равных – да, но оно может качественно повысить свою конкурентоспособность, оснастив свою небольшую армию технически более совершенным металлическим оружием, против которого каменные топоры и копья с кремниевыми наконечниками, как говорится, сливают. Металлургия – это хайтек древнего мира, требующая более высокого уровня разделения труда, наукоемкости, логистических связей, то есть большей системной сложности. Этот пример, кстати, наглядно иллюстрирует, что военная эффективность фундаментально опирается на экономическую базу.

Всякая война вынуждает социальную систему прогрессировать, то есть качественно меняться, накапливая системную сложность. Вследствие этого меняется и мироустройство. Причем, по большому счету не важно, кто именно победит, поскольку оба соперника меняются в ходе войны примерно в одном направлении.

Это, однако, не гарантирует, что всегда побеждает сторона, опережающая противника в развитии. Иногда случается, что более развитая цивилизация гибнет в столкновении с менее развитой вследствие неблагоприятного стечения обстоятельств. Например, дикие туземцы налетели на колонию культурных эллинов. Те привычно укрылись за стенами крепости, но тут на них напала холера. Или произошло землетрясение, разрушившее стену, через которую орда дикарей ворвалась в крепость и перебила пришлых.

Целые империи вследствие внутреннего кризиса гибли под натиском варваров. Се ля ви, как говорят потомки римлян и победивших их диких франкских племен. Однако не только побежденным победитель навязывает своюкультуру, но порой и победители в качестве трофея наследуют системную сложность побежденных. Именно так традиционная история объясняет генезис современной европейской цивилизации через приобщение северных варваров к ценностям средиземноморской античной цивилизации. Строго говоря это лишь гипотеза, хоть и канонизированная в форме догмата, но мы ищем понимание сути системной сложности, как ресурса, определяющего конкурентоспособность социальной системы, а не выясняем достоверность конкретного исторического факта.

Перенесемся в более близкую к нам эпоху. В новое время войны велись уже, если очистить причины конфликта от идеологической суеты, за рынки сбыта. Мануфактурное, тем более, индустриальное производство может развиваться только путем наращивания объемов, а большие объемы требуют источников сырья и рынков сбыта, которые связаны с производящими центрами исправно функционирующими логистическими каналами, имеющими зачастую трансконтинентальный характер. С политэкономической точки зрения эпоха наполеоновских войн – это разборки между английским и французским капиталом за глобальное доминирование. И, строго говоря, исход противостояния был решен вовсе не в ходе похода Бонапарта в мерзлую Московию, где он потерпел стратегическое поражение, положившее начало конца его империи, а семью годами ранее в Трафальгарском сражении, в ходе которого адмирал Нельсон лишил Францию флота.

Несмотря на то, что революционная Франция потерпела полное военное поражение, мы видим наглядный пример того, как проигравший меняет мироустройство, причем в мировом масштабе. Концепт национального государства и гражданской нации, «засеянный» французами в ходе Наполеоновских войн, дал обильные всходы в рамках общеевропейской Весны народов, то бишь цикла революций 1848-1849 гг. Вряд ли военные стратеги с обеих сторон предполагали такие последствия революционных (1792-1802 гг.) и наполеоновских (1803-1815 гг.) войн. И уж точно они не отдавали себе отчет в том, что корень общемирового конфликта в банальном споре за первенство между английскими и французскими буржуа. Но это не важно, потому что война – это гораздо больше, чем писькомерялка государей и государств. Это, как указано выше – форма конкуренции социальных систем. А эволюция сложных социальных систем носит необратимый характер, то есть не зависит от хотелок конкретных политиков.

Не важно, что победили как бы страны с архаичным политическим устройством (Британия, Австрия, Пруссия и Россия), ставящие своей целью не допустить изменений мироустройства. Русские в этой войне вообще были не субъектны, выполняя роль английского пушечного мяса. По факту глобальное переформатирование мирового порядка произошло, будучи оформленным в 1815 г. на конгрессе в австрийской столице в виде венской системы международных отношений. Кстати, 23-летний цикл военных конфликтов был уже не первой мировой войной. Первая известна под именем Тридцатилетней войны 1618-1648 гг., и ее итогом стала Вестфальская система.

Семилетняя война 1756-1763 гг., так же имевшая характер мировой, являлась своего рода прологом к острому англо-французскому противостоянию, развернувшемуся в конце XVIII столетия. Война закончилась по причине истощения всех ключевых участников конфликта, Франция не была разгромлена, а потерпела, если можно так сказать, поражение по очкам. Потребовался очередной раунд кровавых разборок, итоги которых и были закреплены в Вене в 1815 г.

Нечто похожее мы наблюдаем и в XX веке. Первая мировая война прекратилась по причине тяжелейшего истощения сил главных игроков. Версальско-вашингтонская система оказалась мертворожденной и продержалась всего 20 лет. Доиграна партия была в 1939-1945 г., и ее итогом стала ялтинско-потсдамская система, потенциал которой окончательно исчерпан. Кстати, как ни удивительно, но крах СССР в Холодной войне, хоть и привел к изменению мирового баланса сил, не повлек за собой краха ялтинской системы международных отношений. Похоронил ее Путин своим безумным отжимом Крыма, насрав на основополагающий принцип послевоенного устройства: государственные границы нельзя двигать силой оружия.

Западные союзники этот пункт чтили и чтят. В какой бы точке мира не воевали янки, они не приращивали свою территорию или территорию своих союзников. Великобритания и Франция после болезненного распада своих колониальных империй (демонтаж колониальной системы был предопределен Атлантической хартией) тоже не пыталась вернуть утраченные земли, даже активно вмешиваясь в туземные разборки в зонах своего влияния. Кстати, нетрудно заметить, что в упомянутой Атлантической хартии нашли свое воплощение принципы программы Вильсона, которые в полной мере не были реализованы в Версале, из-за чего мировую войну пришлось «доигрывать». Ну и Бреттон-Вудское соглашение, конечно, тоже стоит помянуть, как один из краеугольных камней послевоенного мироустройства в сфере мировых финансов. Камень оказался непрочным, его пришлось менять в 1976 г. Впрочем, и ямайская валютная система, сменившая бреттон-вудскую, издохла в корчах кризиса 2008 г.

Таким образом вопрос переформатирования изжившего себя мирового порядка назрел и даже перезрел. Противоречия между социальными системами не могут разрешаться в рамках тех принципов, что были навязана миру в 1945 г., они лишь накапливаются. Старый порядок сгнил, а для установления нового мирового порядка нужна новая мировая война. Она становится НЕИЗБЕЖНОЙ.

Однако если вы ждете ремейка предшествующих мировых военных конфликтов в духе рыцарских войн традиционного (аграрного) общества или массовых побоищ эры модерна (индустриальная эпоха), то тут вы попадете пальцем в небо. Смена исторического периода, которому еще даже нет названия (условно его принято именовать постмодерном) привела к появлению постмодерновых войн: вся вот эта гибридная поебень, сетецентрические войны, гуманитарные конфликты, террор и антитеррор, кибератаки и информационные агрессии – это уже ближе к теме, но и в данном случае перечислены лишь переходные формы войны. Они не могут носить мировой характер. Война с «международным терроризмом» (война с несуществующим врагом), длившаяся 20 лет, закончилась как бы ничем. Да, региональные расклады на Ближнем Востоке и Средней Азии она изменила. Да, сильно ударила по Европе, например, в виде миграционного кризиса. «Война с терроризмом» позволила оттянуть крах изжившей себя финансовой системы, которая имеет практику «обнуляться» в ходе глобальных войн. Но решить вопрос переформатирования мироустройства она не смогла и даже не пыталась. Она играла роль, если можно так выразиться, поддерживающей терапии для старого мирового порядка. Но его труп уже начал разлагаться.

Ну что, вы уже поняли, к чему я клоню и при чем тут коронабесие? Если не догадались, не страшно, ликбез в форме системного анализа текущих событий в формате «для чайников» будет продолжен.